О Стокгольмском синдроме слышали все: если не из новостей и передач, посвящённых проблеме терроризма, то уж из кинофильмов – точно (например, в культовом боевике «Крепкий орешек»). Странная привязанность, которую испытывает заложник по отношению к захватившему его и угрожающему насилием или смертью человеку, кем-то воспринимается с недоверием, кем-то с удивлением. Но для многих наверняка будет неожиданностью узнать, что Стокгольмский синдром можно «подхватить» не только в эпицентре драмы с террористами и заложниками, но и в стенах собственного дома.
Что такое стокгольмский синдром
Термин «Стокгольмский синдром» сформировался после событий 1973 года в шведской столице. Вместе с тем сам феномен возникновения симпатии и тесной эмоциональной связи между жертвой насилия (в классическом варианте - заложника) и агрессором был известен задолго до того. Вот только назывался он иначе, причём имел различные варианты. Первой данный случай особых и парадоксальных отношений между жертвой и агрессором обозначила Анна Фрейд, дочь того самого Зигмунда Фрейда и основательница детского психоанализа. В 1936 году она описала случай такой тесной эмоциональной связи и обозначила его как «идентификация с агрессором». Что характерно – синдром заложника или Стокгольмский синдром не является психическим отклонением, специалисты признают его обычной и, в общем-то, закономерной реакцией жертвы насилия в экстремальной ситуации. При этом Стокгольмский синдром возникает не слишком часто, в среднем в одном из двенадцати случаев захвата заложников.
Эксперты объясняют возникновение синдрома заложника двумя базовыми факторами – инстинктом самосохранения и установлением личных взаимоотношений при длительном контакте.
Причина редкого возникновения Стокгольмского синдрома состоит в том, что необходимо совпадение нескольких обстоятельств. Синдром возникает, если захват заложников растягивается как минимум на несколько суток и у заложника возникает осознание того, что его безопасность зависит от выполнения требований террористов. На первых порах у него сильна надежда, что его спасут правоохранительные органы.
Кроме того, не должно быть никаких явных препятствующих факторов для установления связи. Например, если между заложниками и захватчиками существуют очевидные расовые, религиозные, национальные противоречия или если террористы проявляют особую и не мотивированную жестокость. Если же отношение захватчиков к жертвам достаточно «гуманное», то заложник видит именно в агрессоре залог своей безопасности и жизни. Когда же совместное пребывание затягивается, то начинаются личные взаимоотношения, в ходе которых жертва узнаёт о жизни и идейных мотивах террориста. В конце концов, может наступить фаза, когда человек понимает, принимает и даже разделяет как свои собственные взгляды и цели захватчика.
В последние годы активно используется термин «бытовой Стокгольмский синдром», который обозначает эмоциональную привязанность между жертвой насилия и агрессором, когда речь идёт об отношениях внутри одной семьи. Стандартный вариант предполагает, что в качестве жертвы выступает женщина или дети, в качестве «террориста» - мужчина, глава семьи или просто наиболее физически сильный член семьи. С точки зрения традиционной патриархальной семьи ситуация, когда её глава-мужчина использует физические наказания (исключая немотивированное систематическое насилие), а остальные члены воспринимают это как должное и не меняют своего отношения к отцу и мужу, не является аномальной. В условиях современного общества, активного распространения ценностей эмансипации и равноправной семьи, такая картина, разумеется, воспринимается как чрезвычайная и сродни захвату заложников.
От грабителей банков до террористов
Синдром заложника стал именоваться Стокгольмским синдромом после случая в августе 1973 года, произошедшего в шведской столице. Из местной тюрьмы сбежал заключённый, который сумел захватить здание банка и четырёх заложников, трое из которых были женщинами. По требованию преступника, к нему был доставлен из тюрьмы его сокамерник. Первоначально бандиты обращались с жертвами достаточно жёстко, но с какого-то момента отношения между ними изменились. Заложники стали испытывать симпатию к захватчикам и даже помогать им. В итоге, когда через пять дней входе штурма преступники были захвачены, заложники до последнего момента выражали солидарность с ними. Впоследствии женщины признались, что боялись полицейских, а не бандитов. С последними они были в хороших отношениях и даже, по некоторым данным, вступали в интимную близость.
Другой классический случай проявления стокгольмского синдрома датируется 1996-1997 годами и связан с захватом японского посольства в перуанской столице Лиме. 17 декабря 1996 года 14 террористов, проникших на территорию посольства под видом официантов, обслуживавших торжественных приём, захватили более 400 перуанских и иностранных дипломатов и гостей. Через две недели основная часть заложников была отпущена, так как террористам было сложно контролировать такое число людей на протяжении длительного времени.
Любопытно, что освобождённые заложники публично высказывали поддержку террористам, требовавшим от правительства страны освобождения своих соратников. Заложники заявляли, что вооружённые представители оппозиционных сил выступают за правое дело и отстаивают идеи справедливости. Самих же захватчиков они характеризовали с исключительно положительной стороны. В итоге через более чем четыре месяца был проведён штурм, все террористы были уничтожены, оставшиеся заложники освобождены.
Александр Бабицкий
